30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий
В Железногорске проживает 339 репрессированных. Из них 317 человек со статусом реабилитированных, самому старшему 93 года, самому младшему - 58 лет. 22 пострадавших от политических репрессий не реабилитированы до сих пор...
***
Жительница Железногорска Римма Ивановна Шитикова родилась в 1941 году в селе Аксарка, расположенном в 55 км от Салехарда. Ее родители были спецпоселенцами, сосланными за полярный круг во время репрессий 1930-х годов. Многое из жизни ссыльных на Севере Римма Ивановна знает только со слов матери, но ощущение трагедии, которую пришлось пережить ее семье осталось с ней навсегда.
Далеко на север
- Мою маму сосватали в деревню Мартыновка Челябинской области в 1929 году. Она попала в зажиточную семью. Ее свекровь, к тому времени уже вдова, происходила из купцов I гильдии. У нее был большой кирпичный дом и магазин. В городе она держала несколько доходных домов, а в деревне занималась еще и сельским хозяйством. Мама рассказывала, что вставали все в 4 утра, шли в поле, а возвращались, когда смеркалось. Каждое утро перед домом выставлялись булочки для бедных. Их пекла сама бабушка, она очень хорошо стряпала. Бедняки всегда ждали эти постряпушки. Они так там и сидели с утра до вечера.
О том, что семью могут раскулачить, бабушку предупреждали, ведь этот процесс продолжался несколько лет. Но их долгое время не трогали почему-то. Бабушка не хотела оставлять хозяйство, нажитое нелегким трудом, хотя папа просил ее все бросить и уехать из деревни, как сделали его сваты - родители мамы. Отец мамы - мой дед воевал в империалистическую, провел шесть лет в немецком плену и вернулся домой только в 1921 году. Его позвали в районную комиссию по продразверстке. Дед недолго там работал. Объяснил, что отбирать последнее у людей, кому уже жрать было нечего, он просто не мог. Когда наступили времена НЭПа, дед решил заняться разведением коров и лошадей. И у него получилось. За его сметаной выстраивались очереди. А потом знакомые по продразверстке шепнули, что он в списках на раскулачивание. Дед все бросил и с семьей бежал в Челябинск. Их никто не стал искать.
А семью бабушки по линии отца в 1930 году раскулачили: отобрали все имущество и определили на спецпоселение под Салехардом. Маме, к тому моменту беременной моим старшим братом Георгием, исполнилось 19 лет, а папе - 20. Но сначала всех мужиков из раскулаченных семей отвели на озеро. Они вернулись только утром, перепуганные насмерть, - думали, что их расстреляют. Тогда ведь стреляли народ кучами. Но, видимо, что-то помешало. Потом всех увезли в Челябинск. Мужчин отправили на лесозаготовки, а женщины сидели в тюрьме. Через некоторое время раскулаченных оправили далеко на Север.
Край
До места добирались целых три месяца. Мама никогда не рассказывала подробности про это путешествие. Что они ели и пили в дороге, все ли доехали живыми? Знаю, что пришлось им зимой ехать по железной дороге до Тобольска. А потом долго ждать, пока вскроется Обь. Дальше их везли по реке на пароходе, там мама и родила своего первенца. Завернуть новорожденного было не во что. Бабушка сняла с себя исподнюю юбку и запеленала в нее младенца. В Салехарде бабушка обратилась за помощью к зырянке (так на севере называют женщин коми), та дала ей все необходимое для маленького ребенка.
Конечный пункт вынужденного путешествия - крошечное село Аксарка - находился севернее Салехарда у Обской губы. Спецпоселенцы сначала жили в землянках. Первую зиму пережили не все, в основном погибали от цинги. Заболела и мама. Ее спасла местная жительница, у которой была корова, каждый день женщина приносила маме пол-литра молока. В благодарность та хотела отдать ей свой красивый кашемировый платок, который сумела сберечь. Но женщина отказалась его взять. Мама рассказывала: им еще очень повезло, ведь в Аксарке уже жили люди. Трагичнее оказалась участь другой большой группы ссыльных. На большой барже их отправили по Оби на Ходоту - на совершенно лысую гору. Там брусники всегда было много. Мужчин, женщин и детей высадили на пустом месте поздней осенью, без еды и теплых вещей. Почти все погибли, вернулись только четверо.
В Аксарке работал рыбзавод - на нем трудились и ссыльные, и вольнонаемные. Из бревен, сплавленных по реке плотами, спецпоселенцы построили в селе контору, столовую, дом культуры, школу, больницу, жилые дома. Они были великими тружениками. Я помню в Аксарке огромные теплицы, там выращивали огурцы, капусту и даже помидоры. Представляете, помидоры величиной в два кулака, выращенные за полярным кругом! Но отношение к ссыльным было как к людям второго сорта. У них не было паспортов, куда-то выехать без разрешения им не позволялось. Ежемесячно нужно было отмечаться у коменданта. Бабушка первые годы работала санитаркой в больнице и слышала, как комендант спрашивал врача: «Зачем ты их (ссыльных - авт.) лечишь?» А врач отвечал: «Если вы этих людей привезли сюда умирать, то зачем привезли сюда меня?»
Но ссылка могла показаться раем для тех, кого отправляли в лагеря. Оказаться там мог любой, например, за неосторожно сказанное слово, ведь стукачи были на любой работе. На отца три раза писали донос. Однажды его и еще двоих мужчин увели на допрос в Салехард. Но скоро всех отпустили за недоказанностью вины. Они возвращались назад вместе со своим доносчиком - плыли на лодке 70 километров. Но не всем так везло. Мама вспоминала про печальную судьбу молоденькой посудомойки по фамилии Стрижак. Говорит, что такая чистюля была, одна воспитывала сына. И вдруг ее арестовали - что-то она, видимо, не то сказала, посадили на 10 лет, а ребенка отправили в детский дом.
Их надо дальше сослать!
В Аксарке мама родила еще 6 детей, но четверо не выжили. Я была самой младшей. Постепенно жизнь налаживалась, да и снабжать Север стали лучше. Папа работал главным бухгалтером райпотребсоюза и руководил самодеятельностью в Доме культуры, вел драмкружок, а мама была заведующей столовой. Завербованные на летнюю путину даже завидовали. «Они и у себя жили хорошо, и здесь тоже. Их надо дальше сослать!» - говорили они. И это были не пустые слова. Страх никогда не покидал мою семью. Мама рассказывала, вся большая семья из 11 человек во главе с бабушкой перебралась в деревянный дом. Но в условиях вечной мерзлоты строение за несколько лет пришло в негодность. Отцу как-то предложили переехать в новый дом, но, посоветовавшись с родными, он отказался - боялся, что семью опять раскулачат. Моему деду (тому, что скрылся от репрессий в Челябинске) этот страх тоже был знаком. Дед много лет отработал на шахте, и ему как передовику производства решили выделить дом. Но он согласился только на двухкомнатную квартиру, а потом отдал ее тем, кому негде было жить. До конца жизни старики ютились в крошечном однокомнатном пенальчике.
Отпечаток этого страха и ощущение какой-то неполноценности преследовали всю жизнь и меня. Первые школьные годы мне все время было тошно. Я чувствовала, что нас, детей ссыльных, презирали. Впрочем, до четвертого класса настоящих учителей у нас не было. Например, 1 класс вела женщина, окончившая рыбный техникум. Чему она нас могла научить? Но позже в нашу школу приехали замечательные педагоги - их я помню до сих пор: Надежда Федоровна Дружина преподавала литературу, Лилия Александровна - учительница по физике. А Фира Васильевна Органдеева вела русский язык, биологию, ботанику. Она организовала юннатский кружок, где я была старостой. В школе с теплотой все вспоминали профессора Иона Ионовича Иконникова, он учил моих старших братьев математике. Профессора и еще несколько человек привезли в Аксарку из блокадного Ленинграда. Истощенных блокадников постоянно кормили, они буквально не выходили из столовой. Мама часто отправляла свои постряпушки профессору, ведь он жил один. Но последствий блокады тот так и не пережил - скоро умер.
Дочь раскулаченных
Хотя ссыльные были ограничены в правах, их дети смогли после школы поступить в вузы. Стал студентом Уральского политехнического института мой старший брат Георгий, потом туда же поступил второй брат Геннадий.
Георгий и в школе, и в институте возглавлял комсомольскую организацию, всегда отлично учился. Брат был принципиальным - в институткой анкете честно написал, что сын раскулаченных. Позже именно из-за этой фразы ему не позволили работать в строящемся закрытом городе Красноярского края. А Геннадий в анкете ничего не написал, поэтому после института приехал в Красноярск-26. Получается, его анкету никто не перепроверял? Хотя ничего удивительного в этом, наверное, нет. Столько людей было репрессировано, разве можно всех проверить досконально?
В 1954 году ссыльным было позволено возвращаться, через два года мама получила паспорт, и мы приехали к Геннадию. Я окончила здесь школу 91, а потом стала работать на НПО ПМ, где трудилась до 1996 года. Но в моей душе много лет жил страх. На Севере я боялась, что меня не примут в пионеры, что я не смогу вступить в комсомол, ведь я дочь раскулаченных! Когда мы приехали в Красноярск-26 и заполняли анкеты, я тоже переживала: не знала, что писать.
Маялась я и перед тем, как получать паспорт, ведь в Аксарке старалась обходить стороной комендатуру и милицию. Сомневалась, возьмут ли меня на работу на НПО ПМ, если я укажу, что мои родители репрессированные.
Нас реабилитировали в 1996 году, но мама об этом не узнала. Она ушла из жизни в 1987-м. Она намного пережила своего мужа, моего отца. Тот навсегда остался молодым - 35-летним. Он умер из-за болезни сердца 5 мая 1945 года, так и не дождавшись известия о Победе. Отец, его четверо детей и бабушка похоронены в Аксарке, в тундре, которая до сих пор мне снится.
Марина СИНЮТИНА
