А отца все нет и нет…

Когда началась война, мне было три с половиной года. Младшей сестренке – один месяц, брату – одиннадцать лет, а старшей сестре – тринадцать. А жили мы тогда в Белоруссии, на границе со Смоленской областью.

В июне 1941-го отца призвали защищать Родину. Мать – 36-летняя женщина, не умеющая ни читать, ни писать, не имеющая никакого «материнского капитала», осталась одна растить и воспитывать своих чад. При первой же бомбежке сгорел наш дом, и теперь мы остались не только без отца, но и без крыши над головой, в одежде «что на себе». Хорошо, что корова была на привязи далеко от дома и не пострадала, курицы не были заперты и тоже уцелели. Приютил нас бывший коллега отца. Он жил с двумя уже взрослыми (15-16 лет) детьми в чистой половине, а мы – в передней. Зато у нас была большая печь, на которой мы все потом спали.

Немцев я впервые увидел на нашей улице, наверное, в августе 1941-го. Они шли то ли строем, то ли гурьбой, а потом – раз, и рассыпались по дворам. Зашел и к нам: «Матка, яйка! Матка, шпек!» Он искал поесть, но не что-нибудь, а только яйца и сало. Мама развела руками, дескать, нет ничего и дети маленькие. Он бегло посмотрел по углам и ушел. Во дворе где-то копошились уцелевшие четыре курицы, но он их не заметил или не захотел брать. Не знаю.

Где-то весной 1942-го приключилась новая беда: всех почти одновременно, за исключением младшей сестренки, скосил тиф. Мама попросила сына нашего хозяина квартиры, которого в это время мобилизовали на службу в полицию, попросить у немцев какое-нибудь лекарство. Но пришел доктор - немец, в марлевой повязке на лице, молча каждому раскрыл рот и вложил таблетку желтого цвета. Потом, не проронив ни слова, развернулся и вышел. Диагноз оказался верным, лечение – эффективным, а доктор – порядочным человеком.

Летом, когда брат пас в поле деревенское стадо коров, подъехала машина с солдатами и начала ловить и грузить в скотовозы молодняк. И нашего бычка тоже, а мама мечтала поправить наше здоровье и обменять мясо на какую-нибудь одежду. Хорошо, хоть корову оставили. С голоду не умрем, а в холод придется сидеть на печи…

Этим же летом два офицера приехали порыбачить. Шофер остался в машине, а те пошли вдоль реки в поисках рыбного места. А когда вернулись, шофер был мертв. Автомат исчез. Уехали, рыбалка не получилась. На следующий день приехал отряд карателей, нахватал людей, спрашивали, кто что видел. Оказалось – никто и ничего. Отобрали десять мальчишек 14-15-ти лет. Одноклассников моей старшей сестры отогнали к мельнице и расстреляли. Это у них получилось.

Потом была эвакуация под немецким конвоем, затем побег, когда несколько семей больше месяца жили в лесу в шалашах, пока не столкнулись с тем же конвоем, водворение в какой-то сарай в заброшенной усадьбе. А потом немцы подогнали к воротам грузовики и стали туда запихивать всех. Нашей семье места не хватило, нас жандарм отправил другой машиной. Одних, без охраны. Так мы оказались в оккупированном неизвестном городе. Спаслись! Но куда дальше?

Это был Борисов, власть в нем олицетворял квартальный. К нему мать и отправилась. Не знаю, поверил ли он в легенду матери, но дал адрес дома, где мы можем поселиться, и даже рассказал, как туда пройти. Велел обязательно устроиться на работу - на кожгалантерейную фабрику, иначе - лагерь, откуда потом не выбраться. Мать с сестрой устроились на фабрику, 14-летний сын добывал пропитание. Первая зарплата - две буханки (!) эрзацхлеба (хлеб с примесью опилок), недельный заработок обоих тружениц, а с наступлением холодов привезли еще и два бревна на дрова…

Так мы дотянули до весны 1944 года. Фабрику закрыли, людей распустили… Потом начались артобстрелы. Мы прятались в землянке. А потом и туда угодил снаряд: задняя стенка и вход обрушились, остальные устояли, но мне засыпало руки. Ноги на месте, но совершенно оглох на оба уха – контузия.

Итак, Красная армия завладела городом! Первое распоряжение советской власти - беженцам приказано возвращаться по месту жительства. Худо-бедно, на попутках двинулись домой, и только там узнали, что возвращаться-то нам некуда – исчезла наша деревня с лица земли! Кое-как устроились по соседству в немецком бункере – врытой в землю обыкновенной избе, начали осваивать новое жилище. Тогда мы еще не знали, что в нем нам придется прожить целых три года… Самым большим бедствием было отсутствие соли…Школа в этом году для меня отменялась из-за отсутствия одежды как таковой. Ждали с нетерпением весну, тепла, а мать ждала, что вот-вот придет отец и решит, что же нам делать дальше. Уже и война кончилась, а его все нет и нет…

Однажды утром я вышел из бункера посмотреть на солнечный свет, обмяк и упал на землю - голодный обморок. Положили в больницу на откорм. Потом комиссия определила, что вся семья нуждается в гуманитарной помощи, и, что удивительно, до нас дошла тщательно упакованная коробка с дневным рационом солдата американской армии. В то время это спасло нам жизнь…

А об отце – ничего. И только в июне 1946 года пришло извещение, что отец с октября 1944-го является без вести пропавшим. Безотцовщина наложила отпечаток на всю последующую жизнь. Я не знаю, кем бы я стал, будь жив отец. Безусловно, всего того, чего достиг и сейчас, я бы достиг намного раньше. Но изменить прошлое не могут даже боги.

Петр БУДКЕВИЧ